Публикации
Измерения свободных ассоциаций*
| Автор публикации: Сергей Иванов, год публикации: 2010 |
… Я пережил Комитет, который должен был стать моим преемником. Возможно, я переживу Международное объединение. Остается надеяться, что психоанализ переживет меня. Но все это делает конец жизни очень печальным. З.Фрейд, из письма(1923г.) Все говорят, что мы вместе Все говорят, но немногие знают, в каком… А из наших труб идет необычный дым… Стой! Опасная зона! Работа мозга! В.Цой На прошлой конференции СКПА, посвященной свободе и стыду, московский психоаналитик А.Усков описывал ситуацию, в которой он, в числе других молодых энтузиастов психоанализа, оказался, когда рухнул «железный занавес». С одной стороны, это была свобода: в первую очередь, свобода общения с зарубежными коллегами. С другой – стыд, вызванный сравнением собственной профессиональной незрелости с культурой зарубежного психоанализа. Преодолевая это чувство, многим московским коллегам пришлось пройти большой путь, включавший получение полноценного психоаналитического образования, создание и развитие своей практики, профессиональной организации и вступление в Международную психоналитическую ассоциацию. Подобная динамика постепенной культурной работы в борьбе со стыдом и незрелостью происходят и здесь, в Ставрополе. Эта работа постоянно сталкивает каждого из нас с массой вопросов. Свободные ассоциации пациентов и наше свободно плавающее внимание зависят от нашей внутренней свободы, свободы общества и свободы наших профессиональных организаций. Празднование векового юбилея МПА и 15-летия СКПА дает прекрасный повод поговорить о свободе психоаналитических сообществ в разных измерениях. 1. Свобода в ассоциациях Слова Фрейда, приведенные в эпиграфе и звучащие так трагично, прозвучали в момент, когда со времени образования МПА прошло 13 лет. Опасения Фрейда относительно МПА не оправдались, однако тревога о судьбе психоанализа и психоаналитического движения не покидали его до конца жизни. История МПА к этому моменту уже была насыщена конфликтами, расколами и изгнаниями. Адлер, президент Венского общества, и Юнг, первый президент МПА, ушли, «хлопнув дверью», и дали повод противникам психоанализа говорить о существовании нескольких противоположных его разновидностей. Это побудило Фрейда уже в 1914 году написать полемическую статью «Об истории психоаналитического движения», в которой он доказывал, что обладает большим, чем кто-либо, правом судить о том, что является психоанализом и что отличает его от других отраслей психологии. Э. Джонс, огорченный отступничеством бывших единомышленников, в 1912 году обсуждал сложившуюся ситуацию с Ш.Ференци, который заметил, что идеальным план мог бы заключаться в том, чтобы разместить аналитиков, тщательно проанализированных лично Фрейдом, в различных центрах и странах. Однако, т.к. такой возможности не было, Джонс предложил сформировать вокруг Фрейда небольшую группу заслуживающих доверия аналитиков. Фрейд с энтузиазмом отнесся к такой перспективе, ответив на письмо Джонса: «Моим воображением немедленно завладела Ваша мысль о создании секретного совета, составленного из лучших и пользующихся наибольшим доверием среди нас людей, которые станут заботиться о дальнейшем развитии психоанализа и защищать наше дело от нападок и случайностей, когда меня не станет». Комитет (название, которое закрепилось за этой группой) в составе 6 человек идеально функционировал, по крайней мере, в течение 10 лет. Э. Джонс так описывает его деятельность: «Частые встречи, регулярная переписка позволяли нам держать в поле зрения то, что происходило в психоаналитическом мире. Кроме того, совместная политика, проводимая наиболее информированными и обладающими значительным влиянием членами комитета, имела неоценимое значение в разрешении постоянно возникающих бесчисленных проблем – разногласий внутри общества, выбора подходящих должностных лиц, сдерживания оппозиции и т.д.». Основная функция комитета заключалась в защите Фрейда от нападок и освобождении его для творческой работы. «Мы были счастливой группой братьев» - делится Джонс приятными воспоминаниями тех лет. Однако уже в описании Э.Джонсом событий, связанных с выходом из Комитета О.Ранка, употребляются такие слова, как «ересь» и «диссиденты». По мнению Джонса, все, что имело значение для Фрейда, это то, чтобы работу этих диссидентов четко отличали от психоанализа. При этом Джонс считал «смехотворно несправедливыми» обвинения Фрейда в деспотичности и догматическом требовании разделять его взгляды безоговорочно. С его точки зрения, Фрейд давал своим соратникам свободу высказывать свои мысли, но до конца отстаивал основополагающие принципы. Эти принципы, очевидно, были связаны с проблемами идентификации и дифференциации, с которыми сталкиваются в своем развитии и отдельный человек, и научные парадигмы, и профессиональные сообщества. Развитие психоаналитической парадигмы Фрейдом продолжалось в течение всей его жизни. Однако, как считает Л.Э.Комарова, задача защиты психоанализа, которые Фрейд возлагал на психоаналитическое движение, были проявлением его взгляда на психоанализ как на биологическую науку, часть медицины и сводились к поддержке целостности заданной структуры. Фундаментальные размышления Клаубера, которые обобщили Х.Томэ и Х.Кэхеле, убе-дительно продемонстрировали далеко идущие последствия идентификации с Фрейдом для его учеников, и, следовательно, для истории психоанализа. Клаубер считает, что психоаналитики не смогли полностью смириться со смертью Фрейда. Связанные с этим бессознательные процессы ведут к ограничению нашего мышления и неспособности оценить, насколько преходящи все научные представления, в том числе и теории Фрейда. Интерпретация Клаубера позволяет объяснить тот факт, что ригидность и протест идут бок о бок в истории психоанализа, а также то, по-чему психоаналитическая профессия в большей степени, чем любая другая, так озабочена собственной идентичностью. То, что идентичность психоаналитика была избрана темой симпозиума МПА в 1976 году, показало, что аналитики чувствуют, что они больше не могут полагаться на идентификацию с Фрейдом. Далеко не последней причиной изменений в психоанализе являются оригинальные вклады самих психоаналитиков, показывающие преходящую природу некоторых идей Фрейда. Особенно важным в этом контексте представляется этап в истории психоанализа, связанный с деятельностью М.Кляйн. В 20-30-е годы Британское психоаналитическое общество в значительной мере уже сформировало оригинальный и серьезно отличавшийся от классического подход к теории и практике психоанализа. Со временем это обстоятельство стало одной из наиболее важных причин возникновения враждебности и конфликтов между британскими и венскими психо-аналитиками. Конфликты еще более обострились после того, как А.Фрейд выступила с критикой терапевтических методов Кляйн, которую поддержал Э.Джонс. Это, в свою очередь, вызвало негативную реакцию Фрейда. Тем не менее со временем обе стороны стали ощущать потребность в конструктивном взаимодействии и обмене накопившимися результатами. Два психоаналитических сообщества приняли решение о начале процесса обмена опытом, который должен был сгладить существовавшие противоречия. Итоговая договоренность, заключенная сторонами, приобрела широкую известность под именем «Джентльменского соглашения». Ироничность названия состоит в том, что договор заключался тремя женщинами: М.Кляйн, А.Фрейд и президентом БПО С.Пэйн. Несмотря на периодическую критику, соглашение стало основой структуры БПО и соблюдается до сего дня. По мере сглаживания теоретических противоречий, все большее значение приобретают формально-процедурные аспекты разделения функций между группами и некие «идеологические» способы установления идентичности аналитиков. Данное соглашение стало поворотным пунктом в истории Британского общества и во многом предопределило способы достижения компромисса в психоаналитическом сообществе как таковом. Позиция Э.Гловера, выраженная словами «…когда речь идет об основополагающих принципах, ни о каких джентльменских соглашениях не может быть и речи», выглядела, скорее, научным экстремизмом. Эпоха отречений и ритуальных изгнаний в психоанализе ухо-дила в прошлое. Психоаналитическое сообщество с этого момента становится открытым разнообразию научных идей и концепций. Идеи М.Кляйн в своем развитии привели к началу «эры контрпереноса» в современном психоанализе, а использование контрпереноса многими аналитиками признается главным достижением терапевтической техники со времен Фрейда. Со смертью Фрейда роль верховного судьи, определяющего, кто и что достойно или не-достойно признаваться психоаналитиком или психоаналитическим должна была перейти к институтам, чья образовательная деятельность стала и остается во многих случаях источником конфликтов. Эмиграция большинства европейских психоаналитиков в Америку придала МПА все более важную функцию арбитра. После второй мировой войны европейские аналитики были озабочены главным образом условиями образования. Западногерманские психоаналитики, используя помощь немецкоязычных психоаналитиков из-за границы, сумели к середине 1960-х годов преодолеть пробелы в знаниях, образовавшиеся во время нацистского периода. Однако еще в 1985 году Томэ и Кэхеле считали, что у гораздо большего числа немецких психоаналитиков есть проблемы со своей профессиональной идентичностью, чем у их коллег в других странах. Большинство из них не уверены в себе и демонстрируют правоверное и смиренное отношение к представителям МПА, симптоматичное для той формы онтогенетического кризиса идентичности, которую Эриксон охарактеризовал как «автономию против стыда и сомнений». Авторы связывали это явление с влиянием исторического контекста на способность немецких психоаналитиков обозначать свою профессиональную идентичность на основе теоретической критики Фрейда. Кроме того, в ситуации раскола МПА поддержала ту ассоциацию, основатель которой, К.Мюллер-Брауншвайг «оставался верным учеником Фрейда и не провозглашал, что развил его дальше». С другой стороны, интересен путь развития французского психоаналитического движения. В 1953 году в нем уже произошел первый раскол. Сторонники Ж.Лакана не были признаны обучающим обществом МПА и 10 лет боролись за реинтеграцию в мировое психоаналитическое сообщество. При этом сам Лакан был исключен из списков обучающих аналитиков МПА, т.к. его практика была сочтена несовместимой с образовательными требованиями МПА. Однако среди психоаналитиков, даже тех, с которыми он расстался в 1953, или тех, кто расстался с ним через 10 лет ради вступления в МПА, очень немногие избежали вопросов, которые поднимались как его практикой, так и его теорией. Редкая статья французского психоаналитика обойдется без ссылок на Лакана. При этом вопросы обучения, техники и революционная бескомпромиссность стали камнями преткновения в вопросе интеграции с психоаналитическим «мейнстримом» и оставили лаканистов в гордом пребывании в своем мире, заставив вспомнить о судьбе Юнга и Адлера. Однако считается, что наиболее плодотворными в истории французского психоаналитического движения были годы яростного соперничества, в котором противостояли организации, принадлежащие и не принадлежащие к МПА.В настоящее время французский психоанализ, долгое время остававшийся несколько маргинальным в международном психоаналитическом движении, находит все большее признание своего вклада в теорию психоанализа. Что касается практики, чего стоит хотя бы тот факт, что когда в 1973 году МПА постановила, что для учебно-го анализа требуется 4-5 сеансов в неделю, потребовалось принять особое исключение в отношении французских психоаналитиков (3 раза). 2. Динамика в ассоциациях В качестве причин, приведших к расколу профессионального сообщества психоаналитиков Германии, Х.Томэ и Х.Кэхеле называют личные разногласия и процессы групповой динамики. В 1997 году вышел сборник статей, выпущенный по материалам конференции «Бессознательное в организациях. Организация бессознательного», прошедшей в Австрии. Авторы статей, психоаналитики и оргконсультанты рассматривали построение и жизнь организаций в перспективе проявлений бессознательного. В качестве примеров, иллюстрирующих теорию, не использовались профессиональные психоаналитические объединения. В этой связи уместно вспомнить выражение Фрейда «невозможная профессия» при описании парадокса требований быть одно-временно «в ситуации анализа» и «вне ее». Ф. Риф назвал психоаналитическое сообщество «противоречием в определениях». Действительно, специалисты, занимающиеся личным, чувственным, бессознательным и иррациональным, в организации имеют дело с общественным, рассудочным, сознательным и разумным. Однако результаты исследований, приведенные в сборнике, важны и для разговора об «измерении бессознательного» психоаналитических организаций. В своем основополагающем труде по групповой психологии «Психология масс и анализ человеческого Я» Фрейд применяет свою теорию первобытных орд ко всем человеческим группировкам, от неорганизованных масс до твердо определенных организаций. Члены всех группировок делают вождя своим Я-идеалом. Это делегирование индивидуального Сверх-Я сопровождается потерей каждым отдельным членом способности нести ответственность. Члены группы связаны между собой либидинозными отношениями, что смягчает соперничество и враждебность между ними. Эти основные условия - тенденция к идеализации и одновременно к свержению с трона авторитета и связи между равноправными членами – царят во всех институциях. Психоаналитические сообщества не являются исключением. Так как каждый индивидуум интериоризирует отношения своей первичной семьи, то каждый член организации неосознанно повторяет отношения семьи, из которой он произошел. Организации способствуют регрессии, когда их члены идентифицируются друг с другом и идеализируют их, ценой своей способности к выбору объекта и рациональному мышлению. Члены каждой организации имеют свои осознанные цели и представления. Одновременно они являются носителями неосознанных фантазий, которые служат для защиты от психотичных страхов. При этом большую роль играет обращение с аффектами. Аффекты подвергают опасности внутреннюю структуру индивидуумов и групп, и по этой причине их контролируют и пытаются избегать. Предпосылкой для достижения большей суверенности в общении с реальностью является готовность допускать и переживать сильные аффекты. Защитные механизмы организаций препятствуют изменениям, являясь частично целесообразными техниками приспособления, когда неизвестно, против чего направлены защиты: фантазийных или реальных опасностей. Бюрократическая часть организации в качестве контейнера склонна к чересчур легкому удушению новых или инородных мыслей. Группировка, стремящаяся к изменениям (акционистическая), может быть либо «взорвана» новыми воззрениями, либо еще теснее связать себя для обеспечения безопасности с харизмой своего лидера. Интеграция нового возможна, когда организация обладает и прочностью, и гибкостью. Как чрезмерная жесткость, так и отсутствие строгих принципов усиливает у членов организации «базовые допущения» (Бион), которые колеблются между борьбой и бегством, апатичной зависимостью и импульсивными действиями. Рецепты снижения страха в организациях просты с психоаналитической точки зрения: • Прозрачность целей организации • Определенность в вопросах структур авторитета • Возможность привносить что-то в организацию, а также право обсуждать ее проблемы • Ясная и открытая коммуникация всех участников • Системы поддержки профессиональной деятельности, в которых приветствуются открытые дискуссии о чувствах и проблемах, связанных с работой • Руководство, личные качества которого, деловая и социальная компетентность соответствуют предъявляемым к ним требованиям Однако, к сожалению,эти предпосылки эффективного управления страхом в организаци-ях на практике чаще всего не существуют, среди прочего, и по причине страха. 3. Измерения русских ассоциаций Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним его разрешить, без немцев и без труда». (Достоевский Ф.М. Бесы: Роман) Русское психоаналитическое общество было принято в МПА в 1924 году. Хотя психоанализ стал известен в России намного раньше, чем в той же Франции («Советы врачам о психоаналитическом лечении» Фрейда были опубликованы на русском языке уже в 1913году, в то время как на французском лишь в 1953), он представлял собой, скорее, широкое общественное движение. В этом качестве психоанализ был одной из важных составляющих русской интеллектуальной жизни. В начале 20 века многие в России соглашались с идеей Ницше: «Человек есть то, что следует преодолеть». Необходимость изменения природы человека мало кем подвергалась со-мнению. Как пишет А.Эткинд: «Духовная традиция, развивавшаяся под, кажется, несовмести-мыми влияниями ницшеанства, православия и социального экстремизма, приобретала особую цельность. Победившие большевики в своих программах массовой переделки человека довели идею до ее воплощения». Психоаналитическое движение после революции продолжало развиваться благодаря сохраняющемуся интересу среди русской интеллигенции и поддержке со стороны некоторых «просвещенных» большевистских руководителей (Троцкий). Благодаря этой поддержке стала возможной деятельность Государственного психоаналитического института, издание многочисленных трудов Фрейда и других психоаналитиков, работа психоаналитического детского дома «Международная солидарность». Психоанализ в том виде, в каком он приобрел популярность в России в начале века, представлялся идеологам революции подходящим инструментом для создания «нового человека». При этом свобода в понимании и применении психоаналитических идей приобретала часто хаотический характер. Так, он являлся желанным и услужливым союзником в антирелигиозной борьбе. Некоторые члены РПО видели в анализе боевое оружие про-тив идеализма. В 1925 году в Москве еще проводились дискуссии с многочисленными слушателями на темы «психоанализ и марксизм» и «о психоанализе и психологии искусства». После ликвидации в 1928 году левой оппозиции, легко понять, что развитию психоанализа не способствовало то, что ему симпатизировал «троцкизм». Последнее сообщение о деятельности общества относится к 1930 году, после чего оно тихо умерло. Отношение Фрейда к психоаналитическому движению в России менялось от активной поддержки на конгрессе в Берлине, где он предлагал принять РПО без соблюдения формальностей, до откровенного пессимизма, когда в «Неудовлетворенности культурой» он признается в своем разочаровании советским экспериментом. В 1927 году он писал давно уже эмигрировавшему Н.Е.Осипову (одному из немногих, прошедших подготовку по критериям МПА): «У аналитиков в Советской России, без сомнения, настают плохие времена. Откуда-то большевики взяли, что психоанализ враждебен их системе. Вы знаете правду – наша наука не может быть поставлена на службу никакой партии, хотя для своего развития она нуждается в определенной степени свободомыслия». Надо признать, что в духовных и политических условиях России начала 20-го века психоанализ подвергся таким деформациям, что в конечном итоге оказался практически неузнаваем, прежде чем был уничтожен. При этом утверждение бывшего президента РПО М.Вульфа о том, в России могло бы развиваться психоаналитическое движение, если бы не энергичная вой-на со стороны официальных сил, выглядит упрощением. Перерождаясь вместе с новой властью, большинство членов РПО шли на изменения своих взглядов, легко поступаясь принципами. С точки зрения А.Эткинда, в основе такой позиции было противопоставление образов Эдипа и Диониса. Дионис, главный герой русского символизма, из которого, по большому счету, вышел русский психоанализ начала 20 века, снимает в некоем синтезе противоположности индивида и социума, мужчины и женщины, родителя и ребенка. Его эрос, как у Нарцисса, обращен на само-го себя. Этот образ является прямой противоположностью фрейдовскому Эдипу, сущность которого в его отдельности и его идентичности. Мечты русских символистов нашли свое уродливое воплощение в попытке формировании «нового человека», для которого секса нет, человек – винтик, стираются грани между городом и деревней, частной и общественной собственностью, мужчинами и женщинами. Интересна фантазия Эткинда о том, что, если бы развитие психоанализа в России проходило в более нормальных условиях, была бы ассимилирована и придала бы русскому психоанализу свою национальную окраску диалогическая концепция М.Бахтина. Этот вариант отличался бы меньшей жесткостью терапевтических отношений, большей свободой аналитика и т.д. Одна-ко в советской действительности отсутствовала сама возможность диалога в аналитическом пространстве. И.Кадыров в своей статье «В поисках аналитического пространства» в 2000 году говорил уже не об абсолютном отсутствии пространства, а о его ограниченности и об отсутствии в этом пространстве «третьего объекта». Еще в советских условиях, в 70-х годах в Москве Б.Кравцов начал подпольно практиковать «дикий психоанализ». Под его руководством функционировал неформальный семинар, в котором участвовал С.Аграчев. Социально- политические изменения в Советском Союзе, в конце концов, приведшие к прекращению его существования, стали благоприятной средой для нового расцвета психоанализа в России. Вокруг С. Аграчева к середине 80-х сложилась небольшая группа единомышленников, которыми в 1988 в рамках ассоциации психологов-практиков было создано отделение психоанализа. В 1995 году это отделение выделилось в самостоятельную организацию, Московское психоаналитическое общество (МПО), первым президентом которого стал Аграчев. В 1989 году проф. А.И.Белкин организовал Российскую психоаналитическую ассоциацию, которую позже возглавил М.В. Ромашкевич. В 1991 году в Петербурге учрежден Восточно-Европейский Институт Психоанализа (ВЕИП), под руководством проф.М.М.Решетникова. Эти группы установили контакт с МПА и с отдельными психоаналитическими обществами в разных странах. После череды расколов, несмотря на плеяду имен и названий, в конечном итоге образовалось два основных идеологических лагеря. Один из них представлен Национальной психоаналитической федерацией и консолидирует специалистов, которые убеждены, что русские не могут копировать Запад и должны раз-вить исключительно русский вид психоанализа. Показательно в этом смысле название статьи М.М.Решетникова в основанном НФП «Психоаналитическом вестнике»: «Чему нам стоит учиться у Запада и чего следовало бы избежать? (О профессиональных границах и идентично-сти в психоанализе)». В качестве обоснования данного подхода говорится, что, во-первых, Рос-сия остается страной с практически всеобъемлющим государственным регулированием, особенно в таких сферах, как образование и переподготовка специалистов. Во-вторых, с учетом масштабов страны, применение западной модели, в рамках которой психоанализ не может распространяться быстрее собственно психоаналитического процесса, на многие десятилетия обеспечило бы арьергардное положение российского психоанализа в мировом психоаналитическом сообществе. В-третьих, огромный социальный запрос на психотерапевтические и психоаналитические услуги таким образом надолго останется неудовлетворенным, в то время как пустеющую нишу активно занимают шарлатаны. НФП и «Русское психоаналитическое общество» (президент А.Н.Харитонов) являются крупнейшими психоаналитически ориентированными структурами в РФ Эти две организации разрабатывают собственные российские стандарты под-готовки специалистов, выстраивают отношения с МПА, ЕФПП, ориентируются на Европейскую конфедерацию психоаналитической психотерапии (ЕКПП). Другие группы (в первую очередь МПО) ориентированы в своем профессиональном развитии на МПА, придерживаясь западной модели интеграции психоанализа в терапевтическую и культурную практику, которая осуществляется на основе общественных институций и в форме преимущественно общественной аккредитации специалистов-психоаналитиков, подготовка которых проводится индивидуально с соблюдением большого перечня строгих правил и ограничений. При этом на сайте МПО указано: « Мы стремимся создать пространство для диалога между представителями разных школ и психоаналитических культур». Интерес к психоанализу, вспыхнувший в России после исчезновения железного занавеса, нашел живой отклик в международном психоаналитическом сообществе. С начала 90-х гг в Мо-скву и в Петербург начинают регулярно приезжать обучающие психоаналитики из Европы и Америки. Вероятно, одним из главных привлекающих факторов была та атмосфера воодушев-ления, которая царила в молодых российских группах. Интенсивно развивающиеся связи с меж-дународным психоаналитическим сообществом позволили некоторым из российских аналитиков отправиться за границу для продолжения аналитического обучения в его стандартном виде. Однако более продуктивным для развития психоанализа в России оказался изобретенный в качестве переходного и экспериментального «челночный анализ». В 1995 г. несколько членов МПО стали пионерами этого подхода. Челночный опыт привел к тому, что в Россию были импортированы различные ПА школы и традиции, создав теоретический плюрализм не только между группами, но и внутри групп. В 1996 г. благодаря усилиям М. Решетникова, считавшего необходимым участие государства в развитии ПА, выходит Указ Президента России Б. Ельцина, "О возрождении и развитии психоанализа". В Указе утверждалось, что правительство будет "поддерживать возрождение и развитие философского, клинического и прикладного психоанализа. ВЕИП было поручено раз-работать правительственную программу развития психоанализа. Однако огосударствления психоанализа это все-таки за собой не повлекло. В 1995 г. была создана Ставропольская краевая психоаналитическая ассоциация. Как и другие российские группы на ранних этапах развития, это была психоаналитическая ассоциация без психоаналитиков. Наша организация представляла собой объединение молодых и амбициозных энтузиастов, ориентированных в своем обучении на МПА. Живя в относительно небольшом городе, нам приходилось более активно формировать «среду обитания», занимаясь не только собственным образованием, но и просвещением в области психоанализа и психического здоровья в целом. В мае 1998 г. в Москве прошел очередной 7-й Восточно-Европейский Семинар Европейской психоаналитической федерации. Это было первое международное научное событие такого масштаба в России. На этом семинаре представители СКПА познакомились со С. Хаугсгердом, который в дальнейшем содействовал установлению профессиональных контактов между ставропольской группой и норвежскими психиатрами и психоаналитиками, что стало неоценимым вкладом в развитие ставропольского профессионального сообщества. В 1999 г в России появляется первый психоаналитик, сертифицированный МПА. Им становится И. Кадыров. Другие члены МПО получают сертификаты в последующие годы, и в 2005 году МПО получает статус обучающей группы МПА. В 2000 г. впервые представитель СКПА принимает участие в Летней психоаналитической школе. С тех пор присутствие членов СКПА на школах становится постоянным и увеличивается, и Ставрополь приобретает статус 3-го центра развития ПА в России после Москвы и Петербурга. В 2002 г. из Летних школ и семинаров для кандидатов, организацией которых занимался Восточно-Европейский комитет ЕПФ, родился The Han Groen-Prakken Psychoanalytic Institute for Eastern Europe (PIEE), сделав требования к восточноевропейским и, в частности, российским кандидатам и их тренингу стали более четкими. В 2006 г. двое членов СКПА начинают свой аналитический тренинг по стандартам PIEE. На сегодняшний день в России более 30 членов МПА, сосредоточенных в Москве и Петербурге, и десятки кандидатов в Москве, Петербурге, несколько кандидатов в Ставрополе (трое из них – члены СКПА) и Ростове-на-Дону. Согласно циркулярному письму PIEE 2010 года, кроме Москвы, создание в России обучающих групп планируется в Санкт-Петербурге, Ростове и Ставрополе. Л.Э.Комарова описывает становление современного Российского психоаналитического сообщества как развитие через младенческие фантазии всемогущества периода «дикого психо-анализа» и препубертатный период с его любопытством, жаждой знаний и догматизмом мыш-ления к взрослой ответственности первых современных российских психоаналитиков, способных занять депрессивную позицию к «своим» теориям и авторитетам. С ее точки зрения, эта позиция предполагает признание относительности своих знаний, вызывающее чувства неопреде-ленности и неуверенность в своей профессиональной идентичности. Только в условиях сформи-рованной профессиональной среды, когда взаимодействие с коллегами и отношение к психоаналитической теории может быть предметом рефлексии, становится возможным диалог, диалог в аналитическом пространстве. 4. Перспективы свободы На общем собрании СКПА в декабре 2009 года, посвященном планированию деятельно-сти, мы решили определить цель ближайшего года как определение места организации и от-дельных специалистов в психоаналитическом пространстве современного профессионального сообщества. Сейчас я понимаю, что это задача, решаемая постоянно в процессе развития. Несмотря на то, что СКПА сохраняет ориентацию на стандарты обучения МПА, свобода выбора сохраняется у каждого члена организации. Важно избежать опасности «превращения многомер-ной вселенной в плоскую карту» не только в терапевтическом процессе. Члены ассоциации, выбирающие свой путь развития, могут использовать рабочие пространства организации для обозначения своей позиции. При этом, конечно, важно учитывать рамки (образовательные, про-фессиональные, этические), которые должны обеспечивать процесс диалога. В настоящее время большая работа в нашей ассоциации ведется именно по усовершенствованию этих рамок. Структура, к сожалению, может восприниматься как ненужные барьеры, однако интеграция во-все не означает механического слияния. В преодоление дионисийских соблазнов и проживании эдипальной трагедии для укрепления своей профессиональной идентичности должна помогать организация, которая справляется со своими страхами без использования патологических защит. Конечно, идеал недостижим, однако у нас есть пример организации, уже 100 лет ре-шающей задачи, над которыми мы работаем всего 15 лет. МПА, как любой живой организм, реагирует на происходящие в мире процессы, показывая нам пример постоянной работы над созданием пространств, способствующих развитию психоанализа. Ярким примером такой рабо-ты является ИПВЕ. В докладе президента МПА Ч.Хэнли на конгрессе 2009 года, озаглавленном «Проекты наступающих лет» он сообщает о создании нескольких новых комитетов, одним из которых является Проектный Комитет по концептуальной интеграции теории, которые будут способствовать решению проблем, стоящих перед современным психоанализом. Наша конференция, на которой присутствуют представители различных психоаналитиче-ских сообществ, скоро тоже займет свое место в истории психоаналитического движения. Надеюсь, мы все используем ее пространство для свободной реализации тех целей, которые ставим перед собой в разных измерениях психоанализа. * "Измерения свободных ассоциаций" - пленарный доклад С. Иванова на 6 конференции Ставропольской краевой психоаналитической ассоциации "Измерения психоанализа. В поисках места в психоаналитическом пространстве" |
Психоаналитические противоречия психотерапии
| Автор публикации: Horst Kaechele , год публикации: 2010 |
(перевод Аиды Заргарян) С начала своего основания психоанализ распространился по всему миру как научная дисциплина и как метод лечения. Беря свое начало в западном полушарии, психоанализ быстро проникиз Вны в Берлин, Будапешт, Лондон, Москву (Luria, 1924; see Etkind, 2000) и Калькутту (Bose, 1924; см. Vaidyanathan and Kripal, 1999). Психоаналитический тренинг пересек Атлантический океан, покоряя Северную Америку ссм. помощью людей, подготовленых самим Фрейдом (Shakow и Rapaport, 1964). Уже в 1911 г. Фрейд пересмотрел работу чилийского врача, Грива. В которой содержались первые упоминания о псохоанализе в Латинской Америке. Но слава институционализации психоаналитического тренинга с 1940-х годов (см. Jimеnez, 2002, стр. 83) принаделжит Matte Blanco. Японский аналитик Doi (1971) написал об «анатомии зависимости», где он разъясняет специфическое японское понятие «amae», за что в 2005 г. был удостоен премии M. Sigourney. После падения Железного Занавеса бывшие страны Советского Союза с легкостью приняли миссионеров разных психоаналитических направлений. В России это происходило по -особенному: в 1993 г. Президент Ельцин подписал официальный документ о восстановлении “Русского психоанализа”(Reshetnikov, 1996). В настояшее время мы наблюдаем внедрение психоанализа в Китае, который представлен различными психоаналитическими группами, проводящими обучение на протяжении уже нескольких лет (Gerlach, 2005; Varvin, 2008). Учитывая эти события, можно справедливо говорить о процессе глобализации психоанализа и его лечебной практике. При более детальном рассмотрении нельзя не заметить того разнообразия, которое подразумевает понятие “психоанализ” в смысле лечебной практики. Стоит ли настаивать на четком разграничении между истинным психоанализом и лечением с применением психоаналитических элементов, и каков будет результат тренинга с таким разграничением? Различия и сходства между психоанализом и возможными результатами обсуждаются еще со времен Фрейда. С одной стороны, Фрейд говорил об “анализе, приводящемк желательному завершению в короткий срок” и повышавшем самооценку терапевта (Freud, 1918, p. 10). Эти более короткие лечения, позже свободно названные лечением с психоаналитическими элементами или просто психодинамическими лечениями, определили медицинское значение психоанализа, так как сегодня они доминируют над психоаналитическими практиками. Называть их “незначительными в смысле развития научных знаний” (что Фрейд относил к анализу, пр иводящему к скорому и благоприятному завершению) несправедливо по отношению к научной основе принципов психоаналитического лечения (Galatzer-Leviet al., 2001; Kаchele, 2001). Различные имперические исследования таких методов лечения имели свой вклад в развитие теории о терапии (Fonagy and Kаchele, 2009). Они могут углубить наше понимание отношений между определенными типами операций и интервенций, а также понимание появления или провалов в смысле некоторых видов специфических изменений (Eagle, 1984, p. 163). В противовес такой такой медицинской модели, направленной на лечение, Фрейд желал успеха в настоящем анализе в смысле углубления в наиболее примитивные закоулки умственной деятельности и почерпывания оттуда решений проблем, сформировавшихся в более поздний период (Freud, 1918, стр. 10). То же противопоставление терапевтики и истины спустя годы все еще сохраняется: “Я говорил вам, что психоанализ начался как метод лечения, но я бы не педставлял его вам в качестве метода лечения, если бы не истина, скрытая в нем, если бы не информация, представленная им о том, что беспокоит людей больше всего, т.е. их собственная природа, и если бы не связи между их наиболее различными видами деятельности.” (Фрейд, 1933г.; стр. 156) С самого начала беспокойство Фрейда по поводу того, что “терапия может разрушить науку” (Freud, 1927, стр.. 254) привела его к (ныне опровергнутому) предположению о том, что строгие, объективные правила исследования являются лучшими научными условиями для воссоздания самых ранних воспоминаний пациента, и что раскрытие амнезии создавало оптимальные условия для терапии (Freud, 1919, стр. 183). Тем не менее, Фрейд также настаивал на создании наиболее благоприятных обстоятельств для изменений в каждой отдельной аналитической ситуации, т.е. он признавал необходимость гибкости по отношению к пациенту (Freud, 1910, стр. 145). Из этого мы можем заключить, что он придерживался обеих сторон дихотомии. Противопоставление этих двух аспектов, где психоанализ заботится об истине, а психотерапия о т ерапевтике, вызывает сомнение. Слишком много вопросов по поводу развития расстройств (этиология) не может быть прояснена путем анализирования пациента с какой-либо частотой или в каком-либо формате. Необходимо исследование вне условий лечения. Это не опр овергает замечание о том, что классификация биографических связей может иметь терапевтический характер; в процессе рассмотрения прошлого опыта и изучения бессознательного у пациента умственные модели межличностного опыта видоизменяются (Fonagy, 1999, стр. 1011). Главной задачей исследования в современном лечении является то, чтобы показать, появляются ли терапевтические изменения в процессе психоаналитических практик, и выявить взаимосвязь между этими изменениями и теми теориями, которых придерживаются а налитики (Sandler, 1983). Развенчивание известного положения Junktim * по Фрейду ведет к главному вопросу в утверждении этого положения. Обсуждения разворачиваются вокруг терапевтичских, практических и политических вопросов: являются ли различия между психоанализом и психотерапией в плане показаний, техники и процессов, в основном, вопросом “степени” или “качества”, с учетом более строгого разграничения последнего? * В психоанализе с самого начала существовала неразрывная связь между излечением и ис следованием. Знания привели к успеху в терапевтике. Было невозможно лечить больного без познания чего-то нового; было невозможно познать что-то новое без восприятия благотворных результатов этого. Наша аналитическая методика единственная в своем роде, где это бесценнное сочетание присутствует. Только благодаря проведению нашего аналитического пасторства мы можем усилить наше пробуждающееся понимание человеческого разума. Эта перспектива научного познания является самой большой гордостью и радостью в аналитической работе. (Фрейд, 1927 г.) Это составляет очень важный эмпирический вопрос: могут ли они быть эмпирически разграничены? На попытку разграничить истинный психоанализ от психотерапии ушло значительное количество энергии и чернил (Kаchele, 1994). Многие обсуждения указывают на два пункта: один вариант предполагает категорический подход, где психоанализ отличается от психоаналитической терапии, о чем так подробно говорит Kernberg (1999); второй вариант предпочитает подход пространственный, который о пределяет эмпирическое пространство клинической работы (Wallerstein, 1995). В свете последнего, любая клиническая работа, удовлетворяющая тем критериям, о которых пойдет речь дальше, может быть расценена как психоаналитическая в той степени, в какой сохранены основные идеи психоаналитической теории техники. Начиная с того времени, как Glover с помощью распространения простого опросника среди членов Британского Общества (Glover и Brierley, 1940) исследовал техники, используемые психоаналитиками, все эмпирические подходы дали мало систематических фактов в пользу строгого разграничения между психоанализом и аналитической психотерапией. В середине 1950-ых годов Gill (1954) предложил определение психоанализа, разграничив внутренние и внешние критерии, которые он пересмотрел в 1984г. (Gill, 1984). В качестве «внутренних критериев» он отмечал следующее: анализ переноса, нейтральный аналитик, индукция регрессивного невроза переноса и разрешение этого искусственного невроза посредством интерпретации; тогда как в качестве «внешних критериев» он рассматривал «частоту встреч, использование кушетки, сравнительно хорошо интегрированного (предрасположенного к анализу) пациента ... и хорошо подготовленного аналитика.» (Gill, 1954). Тем не менее, в моем понимании, эти разграничения не выдерживают имперической скурпулезности. Анализ переноса, к примеру, был важным объектом исследования в изучении всех типов психоаналитических методов психотерапии. (Connolly et al., 1996, 1999; Luborsky and Crits-Christoph, 1998; Hoeglund, 2004). Кроме того, концепция невроза переноса была поставлена под сомнение (Cooper, 1987) так же, как и вопрос разрешения невроза переноса путем тщательных последовательных исследований (Schlessinger and Robbins, 1983). Концепция нейтралитета является предметом интенсивных дебатов (Schachter and Kаchele, 2007). Таким же образом внешние критерии по Gill-у растворились в пламени обсуждений среди различных групп. Частота встреч слишком часто подвержена воздействию факторов экономического и культурного плана; использование кушетки, как необходимого критерия, тоже было подвержено сомнению (Schachter and Kаchele, 2009). Например, самый смелый проект, осуществляющий соответствующее сравнение, “Проект Психотерапевтического Исследования” (ППИ)», проведенный со стороны Menninger Foundation, подвел Wallerstein (1989) к заключению в пользу отказа от разграничений: Психотерапевтические модальности психоанализа, экспрессивная и поддерживающая психотерапии едва ли существуют в идеальном или чистом виде в реальном мире актуальной практики, ... (методы лечения) являются перемежающимися смесями экспрессивно- интерпретативных и поддерживающе-стабилизационных элементов, ... и ... конечные результаты, достигнутые более аналитическими или более поддерживяющими методами лечения, пересекаются в большей степени, чем различающиеся модальности могли бы предрекать, тогда как изменения, достигнутых в лечении, по характеру своему содержания и постоянству на обоих концах этого спектра отличается друг от друга меньше, чем можно было бы предположить. (Wallerstein, 1989, стр. 205). Таким образом, вопреки тому, что ожидалось, результаты поддерживающе-выразительной и аналитической психотерапии так же, как и психоанализа не имели чрезмерных различий. Средние результаты каждого метода лечения были достаточно скромны; поддерживающие техники были так же эффективны, как и техники более толковательного характера; и психоаналитики использовали поддерживающие техники намного больше, чем это обычно предполагалось. Даже если бы эти открытия критиковались как экологически недееспособные, в том смысле, что тип пациентов не соответствовал обычным историям болезней, случающихся в частной практике аналитиков, тем не менее, результаты удивили всех и привели к повторному исследованию с целью выявления смягчающих факторов. (Blatt, 1992). Кроме того, характер личностей, благоприятствующий межличностным схемам, также способствовал терапевтическим изменениям в этих пациентах. (Shahar and Blatt, 2005). Идея о том, что количественные, а не категориальные различия могут быть полезны для разграничения была предложена со стороны Ablon и Jones (2005) в их описании действий «прототипа аналитического процесса». Аналитическкий процесс присутствует в аналитической психотерапии, хотя в большей степени – в психоаналитическом лечении. Поэтому Grant и Sandell (2004) убеждены, что «находки исследования, проведенного Меннингером, оживили обсуждения по вопросу сравнения психотерапии и психоанализа благодаря заострению внимания на некоторых эмпирических фактах. Чувствуется некоторая нехватка таких эмпирических сведений». (стр. 83) Кроме того, не считая общих деталей между разными категориями лечения, различия в личностях аналитиков и терапевтов и их стиле работы велик, что имеет довольно значимое воздействие на результат. (Sandell, 2007; Sandell et al., 2007). Учитывая то, что нет общепринятого единогласно согласованного определения психоанализа, мы довольствуемся определением психоаналитических методов терапии тем, что психоаналитики делают на практике. (Sandler, 1982, стр. 44). Но кто может называться психоаналитиком? Имеет ли Международная Психоаналитическая Ассоциация (МПА) право единолично определять, кто должен называться психоаналитиком? Являются ли психоаналитики разных стран, к примеру, из Германии, Италии, Великобритании, не являющиеся членами МПА, специалистами вообще другого рода? Можно ли предположить, что Российская и Китайская Ассоциации Психоанализа с их новоиспеченными членами не являются (пока) действительно психоаналитическими? В соответствии с положениям, определенным в материале, написанном совместно с Thomа, я принимаю «психоаналитическую практику» как задачу с использованием согласованных технических рекомендаций в различных сеттингах (Thomа и Kаchele, 1987). Каждая из рекомендаций оставляет обширное место для поправок с учетом особенностей пациента. Это ведет к положению о том, что психоаналитическая практика распространяется на ряд примеров с некой степенью изъянов. Каждый случай может быть более или менее близок к прототипу аналитической работы, как это определили Ablon и Jones (2005). Так как строение их прототипа основывается на группе аналитиков, работающих в рамках Северо-Американского направления психологии Эго, возникает вопрос, а что насчет прототипа Kohutian, Kleinian, или даже Lacanian? В какой степени представители различных школ разделяют хотя бы малую часть базовых понятий психоаналитической терапии? Основные понятия клинического психоанализа, например, терапевтические взаимоотношения, перенос, контрперенос, сопротивление, интуиция, механизмы защиты и правила игры, например: предложить пациенту свободно ассоциировать, использовать материал снов и заострить внимание на взаимодействиях по принципу «здесь и сейчас», -дополненные внимательным отношением, допустимой нейтральностью аналитика, дают повод поднять вопрос о том, может ли каждый терапевт, использующий эти основные понятия с какой бы то ни было степенью точности и интенсивности, называться психоаналитическим терапевтом. Но во имя справедливости стоит отметить, что интенсивно работающие психоаналитические терапевты сформировали теоритическую доктрину и стали авторами книг и материалов, которые многие из нас тщательно изучили. Интересно отметить, что различные группы в нашей профессии при наблюдении извне образуют психодинамичскую – психоаналитическую практику. Концептуальный инструмент, сформированный со стороны Ford и Urban (1963) – «системы психотерапии» - был использован для определения главных систем в качестве психоаналитических, позновательно-поведенческих, систематических и т.д. Концептуальное разграничение было использовано при известном метаанализе результатов лечений, проведенном Grawe et al. (1994). Краткосрочные, среднесрочные и более длительные психоаналитические терапии для наблюдателя с широкими понятиями принадлежат к той же самой системе психотерапии. Так ли необходимо поддерживать различия среди разных психоаналитических миров? Насколько мы вправе утверждать, эти различия, на взгляд пациента, не играют важной роли и, насколько мы можем судить по результатам исследований краткосрочных методов лечения, роль особых техник, елси не учитывать личность и стиль аналитика, вряд ли имеют значительное влияние на результат (Wampold, 2001). На данный момент традиционно аналитическая цель поиска объективной правды правратилась в поиск правды повествовательной. (Spence, 1982); современные терапевтические цели разнообразны, на что указывали Gabbard и Westen (2003) : изменение бессознательных ассоциативных связей и изменение сознательных моделей мысли, чувств, мотивации и регулирование аффектов. Кроме того, техники достижения этих целей не являются единопространственными, способствующими интуиции. Они, скорее, используют отношения в качестве двигателя терапевтического действия и других второстепенных стратегий. Их определение могут вполне поддержать множество терапевтов, практикующих психоаналитическую терапию. Принимая во внимание множество теоритических мнений, важнейшим вопросом в этих дебатах должна быть оценка терапевтических результатов. Исследования сегодня требуют, чтобы психоаналитический материал, как эпистомологический инструмент, насколько он еще может быть полезен для внутригруппового общения, был преобразован как в эмпирические исследования отдельных случаев (Kаchele et al.,2009), так и крупномасштабные групповые исследования (Fonagy et al., 2002). Последующее немецкое исследование значительного числа примеров психоаналитических терапий с низкой и высокой частотой подтвердили предположение о том, что интенсивность терапии «per se» не отвечает за длительные удовлетворительные результаты. (Leuzinger-Bohleber et al.,2003). Для любого критического взгляда настоящая ситуация отмечена «провалом практики информировать теорию» (Fonagy, 2006), что логически приводит к совсем недавно появившейся необходимости «изучать практику по ее собственному праву (Jimеnez, 2009)». Но о какой практике мы говорим? Существование множества версий психоаналитической практики на разных континентах и в разных странах, даже в городах, совершенно свободно дает понять, что такое движение в сторону практики требует открытого, свободно мыслящего всемирного психоаналитического пространства, приемлющего теоритическое и техническое разнообразие. Уже нет единой «библии» под рукой. Продвижение той или иной версии психоанализа дает множество преимуществ, независимо от того, имеют ли эти утверждения подтверждение, и очень часто они их не имееют. История психоанализа богата на утверждения, но бедна на проверенные данные. Попытка обозначить глобальную географию психоаналитической практики путем принятия основных положений является своевременной. Вместо разделения положений, едва существующих в реальной практике, следует скорее обсуждать психоаналитические терапии по принципу концептуального родства или, по крайней мере, ближайших соседей. (Grant и Sandell, 2004; Wallerstein, 1995). Бытует мнение, что длительные психоаналитические практики глубоки, а кратковременные, напротив, поверхностны. Эта точка зрения может быть неверной. Существуют слишком длительные психоаналитические практики лечения, не приносящие существенной пользы для пациента. Может случиться, что анализы, происходящие на знакомой территории, проходят быстрее, чем те, которые проводятся на новом месте. Мастерство терапевта, правильное использование его знаний, возможностей и опыт могут послужить даже ускорению терапии. Аналитичекие практики лечения, ведущие к благоприятному исходу в короткий срок, нередко игнорируются, считаясь ненадежными с клинической точки зрения, и не способствуют профессиональному авторитету аналитика. Напротив, кажется, что чем дольше анализ, тем он ценнее, независимо от того, соответствует ли приобретенная информация терапевтическим или теоритичеким критериям. Многие аналитики уже не поддерживают утверждения о том, что поднятие подавленного материала до сознательного уровня и раскрытие сопротивления достаточно. Есть еще нечто большее в терапевтических задачах всех психоаналитических терапий (Stern et al., 1998). Именно Фрейд еще в 1919г. задавался вопросом : «Следует ли нам оставлять пациента наедине с сопротивлением, на которое мы ему указали? Не можем ли мы оказатаь ему другую помощь в этом вопросе помимо того, что он получает стимул в результате переноса?» (Freud, 1919, стр. 162). У меня сложилось впечатление, что многие аналитики строют свою работу, подразумевающуюзаботу, поддержку и утешение, хотя мало кто делает это открыто, вербально или упоминает об этих интервенциях в публичных выступлениях (Schachter и Kаchele, 2007). Забота может проявляться неявно посредством выражения или тона голоса аналитика, что аналитик сам может либо осознавать, либо нет. Akhtar (2004) описывает аналитическую работу, проведенную Helmut Thomа, как «однозначно терапевтическую, которая гибкая, но прочная, поддерживающая, но интерпретивная, а также намеренная, но в то же время спонтанная», -что находится в рамках классической терапии. Я утверждаю, что психоаналитическая работа, как терапевтичекое мероприятие, должно описываться термином «психоаналитическая терапия», включающем большое количество вариаций в плане сеттинга и интенсивности; границы этого объемлющего термина свободно распространяются на многочисленные разновидности психоаналитической практики. Решающие критерии состоят в благополучии пациента в виде убедительных эмпирических проявлений, подтверждающих эффективность лечения (Fonagy et al., 2002). Преодоление дихотомии (противопоставления) клинического применения психоанализа и его производных форм психоаналитической психотерапии посредством использования такого всеобщего термина сместит центр усилийпсихоаналитичского сообщества. Каково значение такого подхода в рамках целей психоаналитического тренинга? В моем понимании, мы должны поощрять наших кандидатов в стремлении применять разнообразные сеттинги в лечении различных пациентов, изучая разнообразные специализированные техники с психоаналитическими элементами, разработанные для нужд специфических пациентов (Bateman и Fonagy, 2004; Clarkin et al., 1999; Milrod et al., 1997), а в последствии – их способность понять, что происходит в рамках основных положений психоаналитической теории лечения. Я категорически отвергаю положение об основных принципиальных различиях, существующих между аналитической психотерапией и психоанализом, так как это не отражает действительное положение вещей. Тренинг д олжен учитывать разнонаправленные стратегии, а также смягчающие аспекты, подходящие для лечения (Luyten et al., 2006). Если психоанализ все еще желает придерживаться утверждения о своемположении «primus inter pares», то это утверждение должно сопровождаться проявлением нашего разностороннего подхода с целью удовлетворения нужд и предпочтений пациентов путем применения психоаналитической терапии, которая “однозначно терапевтическая, гибкая, но прочная, поддерживающая, но интерпретивная, а также намеренная, но в то же время спонтанная”. Исходя из разнообразия гетерогенного калейдоскопа психоаналитических теорий и практик, следующее заключение вырисовывается с оправданной степенью уверенности: все психоаналитические терапевты должны подходить к своей работе с большой сдержанностью. Необоснованные обвинения в адрес отдельного аналитического подхода могут помешать в проведении грандиозного эмпирического исследования, предстоящего нам. * Пленарный доклад Х. Кэхеле на 6 конференции Ставропольской краевой психоаналитической ассоциации "Измерения психоанализа. В поисках места в психоаналитическом пространстве" |
Личный опыт в Бесланской трагедии – лечебная перспектива.
| Автор публикации: А. М. Корюкин, психоаналитический психотерапевт, председатель Совета АНО «ПроПси», год публикации: 2005 |
О том, как я писал доклад
Мой личный опыт работы в Беслане отложил отпечаток на то, как я готовился к данному семинару. Долгое время, я не решался начать думать о важном для меня мероприятии и откладывал подготовку доклада на более поздние сроки. Всегда находились более важные дела. Причем я был уверен, что в моей голове все достаточно хорошо уложено и не будет никаких проблем изложить это в своем выступлении. Тем более, что я не раз рассказывал различным людям об этом. Однако, в один прекрасный момент я понял насколько редко я вспоминаю об этих днях и как много забыл. Мне вдруг стало отчетливо ясно, что откладывание подготовки не следствие обычной занятости, а давление тяжелых плохо переработанных переживаний. Случилось мое прозрение следующим образом. Летом с семьей мы предприняли поездку на поезде в Санкт-Петербург для недельного отдыха у моего друга коллеги (к нему мы еще вернемся далее). Мы прибыли на поезд за 5 минут до отправления поезда и столкнулись с неожиданной преградой. Проводники отказывались впускать нас в вагон, в связи с отсутствием свидетельств о рождении детей. Т. е. мы взяли с собой их билеты и наши паспорта, где дети значились, но этого было недостаточно. Проводники оказались принципиальными и согласились впустить нас только при условии, что мы позвоним кому-нибудь, кто привезет требуемые документы на следующую станцию. Был поздний вечер летнего выходного дня, до следующей станции было 150 километров, а поезд уже отправлялся. Единственным, кто не выпил к этому времени пива, оказался наш друг криминалист-эксперт, работающий в милиции. Он только, что вернулся с суточного дежурства и с желанием согласился нам помочь. В нашем доме ему не сразу удалось найти документы, и он опоздал к поезду на следующей станции на 10 минут. На следущюю станцию он опоздал уже на пять минут – заблудился в тумане. Еще через час он опоздал на третью станцию – стоял на переезде, закрытом в связи с прибытием нашего поезда. И только в 3 часа ночи, проделав путь в 400 километров, ночью, по плохо знакомой трассе, во время минутной стоянки поезда Стас Звягинцев, прозванный за данный поступок Бэтмэном, вручил нам свидетельства о рождении. Он был в милицейской форме и произвел неизгладимое впечатление на проводников, которые уже потирали руки в надежде получить взятку за наш проступок. Это был полный триумф. Отчаянная погоня, постоянное напряжение, беспрерывные звонки по телефону и полная и безоговорочная победа над нечистыми на руку проводниками. Я лег спать – не получается. Возбуждение не позволяло мне расслабиться. И вдруг я стал вспоминать Беслан, ночи, в которые не удавалось заснуть, злость на милиционеров которые пропустили 30 вооруженных боевиков в мирную школу. Наверное, за взятки и контрастирующая принципиальность проводников, наверное, для взяток. Я начал вспоминать истории, которые я услышал от пострадавших детей и их родителей, все вновь ожило передо мной. Тогда я понял, что милиционер Стас своим поступком, защитив меня от крупных неприятностей, позволил мне почувствовать достаточную безопасность, чтобы вспомнить дни, проведенные в Беслане. Я решил тогда, что начну свой семинар с этой истории.
А продолжу вот какой. О том друге, психоаналитике из Санкт-Петербурга. На днях я позвонил ему и сказал, что просто расскажу о том, что было, чтобы передать атмосферу тех дней, дать возможность участникам соприкоснуться с переживаниями участников, террористического акта в Беслане. Вова Цапов сказал мне, что если я просто займусь повествованием, все подумают обо мне как о травматике, не отдающем отчета в своей травме. Я ответил, что я и есть травматик, но оттого, что сказал это, стало легче. Вова сказал, чтобы я приподнялся над своим опытом, посмотрел на происшедшее профессиональным взглядом. Его поддержка позволила мне вынырнуть из чувств, связанных с моими воспоминаниями, включить аналитические способности и представить материал иначе, чем я предполагал.
Таким образом совершался мой процесс работы над собственной психической травмой, процесс длительный и еще не завершенный.
Работа с последствиями травмы. Теоретические положения.
Под «психологической травмой» я имею в виду переживание сокрушающей стимуляции, содержащей опасность, которая сопровождается шоком, страхом, беспомощностью и опасностью для обычных психических функций (Moor & Fine, 1990).
Травма разрушает способность к самонаблюдению, как следствие сужает ментальное пространство, способствует формированию психосоматических симптомов, отбрасывает нас к архаичным психологическим защитам. Можно говорить, и я попытаюсь это проиллюстрировать, о том, что травматические переживания диссоциируются и недоступны ментальной переработке до появления устойчивого, способного включенно выслушать объекта. Объекта, готового выполнить контейнирующую функцию. В ином случае как отмечал еще З. Фрейд «травматическое событие, сокрушающее все основы прежней жизни, останавливает людей настолько, что они теряют всякий интерес к настоящему и будущему и постоянно поглощены психической концентрацией на прошлом» (Freud, 1916-1917. p. 267).
В течение всей жизни мы развиваем свою способность к самонаблюдению. После того как мы научаемся различать внешние и внутренние импульсы, мы внимательно следим за тем как соотносятся эти две сферы нашего восприятия. Процесс происходит постоянно, подобно дыханию. Внешний импульс вызывает внутренние представления, внутренние представления влияют на наше взаимодействие с внешним миром. Этот процесс сопровождается чувствами, отвечающими за регуляцию этого процесса и активизирующими этот процесс. Наш собственный внутренний мир является объектом рассмотрения нашего наблюдающего эго. Сила эго-функционирования зависит от поддержки окружающих нас людей. Их представления и способность обсуждать с нами наблюдаемое, сопереживать нам, позволяет расширить наше ментальное пространство, позволяет опираться на широкую сеть ресурсов вовне и обогащать собственный психический мир, развивая собственные психологические ресурсы. В случае чрезмерной стимуляции, все психические силы концентрируются вокруг угрожающего фактора. Если очаг чрезмерной стимуляции находится вне нас, работа наблюдающего эго направлена на бдительное, неотрывное наблюдение за источником угрозы в ущерб самонаблюдению. Наш психический мир сужается. В случае серьезной депривации со стороны поддерживающих объектов мы лишаемся и привычных источников внешней поддержки. Угрожающий объект интернализируется и оккупирует наше ментальное пространство. Угроза теперь не только вовне, но и внутри нас. Часто единственным способом справиться с заполонившими агрессивными образами может стать внутренняя эмиграция. Страдающий человек, пытается сохранить свой внутренний мир и организовывает работу правительства в изгнании. Эта закрытая от угрозы часть личности, прекращает чувственную коммуникацию с отщепленной частью себя, а заодно и с внешним миром, если он остается источником угрозы. И после того, до тех пор пока не восстановится прежнее доверие к миру, пока мир не докажет свою безопасность в течение значительного времени, а так же пока не пройдет ряд проверок на прочность со стороны сохраненной живой части личности.
Процесс восстановления способности к самонаблюдению в любом случае требует значительного времени и усиленной работы психического аппарата. До тех пор пока не найдется адекватных слов для процесса горевания, психика использует примитивные способы восстановления, концентрируя свою работу на восстановление способности получать удовольствие от контакта с внешним миром. Первым полем оживления является тело – онтогенетически первый представитель внешнего относительно психики мира. Это может проявляться, как в простом желании поесть или напиться, так и в тяжелых психосоматических симптомах. Первым живым желанием как освободившихся из плена, так и встретивших их на свободе людей, является желание, соответственно, наестся и накормить. К сожалению, часто репертуар поддержки на этом ограничивается. Эмоционально сложнее для поддерживающих позволить тяжелым переживаниям облечься в слова, позволить вербализовать преследующие агрессивные образы, чувства и ощущения. Вторым этапом выхода из острого состояния является эмоциональная близость и доступность к получившему травму. В Беслане все получили травму и часто у родственников не хватало психологических сил для того, чтобы выслушать рассказы непосредственных жертв случившегося. После этапа острых переживаний часто наступает поверхностная нормализация функционирования, но работа психического аппарата еще долгое время требует поддержки окружающих. Для того чтобы пережитое стало не диссоциированной частью личности, а тяжелым личным опытом целостной личности. Для того чтобы пострадавший был в состоянии вновь эмоционально соприкасаться с прошлым травматическим опытом, чтобы самонаблюдение не имело белых пятен, чтобы собственная история перестала быть фрагментированной. И только при условии отчетливой памяти о произошедшем, когнитивной и аффективной, возможно осмысление произошедшего, интеграция личного опыта в представление о себе и о внешнем мире.
Захват школы в Беслане
Первого сентября 2004 года в городе Беслан (Республика Северная Осетия – Алания) группа вооруженных боевиков в составе более 30 человек во время праздничной линейки посвященной началу учебного года захватила здание первой школы города Беслана вместе со всеми присутствовавшими на праздничном мероприятии. Среди захваченных (более 1000 человек) оказались ученики и учителя школы, родители и родственники школьников. В основном женщины и дети в т. ч. младенческого возраста. Заложники удерживались в спортивном зале и других помещениях школы в течение 2, 5 суток. Боевики не предъявляли никаких внятных требований, не разрешали давать заложникам еду и воду, не разрешали ходить в туалет. Заложники находились в душном помещении с развешенными над их головами взрывными устройствами под постоянным наблюдением террористов. Из-за отсутствия воды людям приходилось пить собственную мочу. В результате трудных переговоров на второй день удалось освободить только матерей с младенцами. Здание школы было оцеплено войсками, и практически весь 25-титысячный город находился за кольцом оцепления все время удержания заложников. Днем 3.09. прогремел сильный взрыв, в результате которого обрушилась крыша спортивного зала, и начался незапланированный штурм здания. В результате случившегося погибли около 350 человек, из которых 186 были детьми и подростками школьного возраста.
После поездки в Беслан мною был составлен отчет для официальных лиц. Я приведу его полностью без изменений.
Отчет о работе бригады специалистов СККПБ №1 в районе ЧС
(г. Беслан, 1.09-7.09.2004г.)
С 1.09.2004 по 7.09.2004 года в связи с событиями в г. Беслане была сформирована и функционировала бригада психологической помощи СККПБ №1, в состав которой входили следующие специалисты:
1. Волошина Татьяна Георгиевна – медицинский психолог 11 мужского отделения.
2. Губанова Анна Сергеевна – социальный работник кабинета социально-психологической помощи диспансерного отделения.
3. Иванова Инна Александровна – медицинский психолог 7 женского отделения.
4. Калядина Елена Александровна – медицинский психолог дневного стационара.
5. Корюкин Алексей Михайлович – заместитель главного врача по психологической и социальной работе (руководитель бригады).
6. Кузнецов Алексей Николаевич – социальный работник диспансерного отделения.
7. Пичурина Лидия Вячеславовна – медицинский психолог отделения первичного психотического эпизода.
8. Семенников Алексей Владимирович – водитель.
Все члены бригады, за исключением водителя, имеют высшее психологическое образование и опыт работы в СККПБ №1. Двое (Калядина, Губанова) имеют опыт работы в районе ЧС (последствия взрывов электропоездов в районе г. Кисловодск, 2003г.)
1.09.2004 г. бригада была собрана в течение 50 минут после получения распоряжения руководителем бригады.
В 19.15 бригада прибыла к краевому военкомату, где главным врачом СККПБ №1 был проведен инструктаж и состоялось согласование действий с сотрудниками МЧС и городской службы спасения.
В 21.00 – колонна выехала из г. Ставрополя и в 2.00 прибыла на место ЧС во Дворец культуры г. Беслана. Бригада СККПБ №1 (7 психологов), Службы Спасения г. Ставрополя (3 психолога) стали первыми группами психологической поддержки прибывшими на место происшествия. На момент прибытия на месте происшествия работали 3 психолога из г. Владикавказа.
В 3.00 к месту ЧС прибыли две бригады из Москвы: психиатры из центра судебной психиатрии им В.П. Сербского (4 чел., рук. – проф. З. И. Кекелидзе) и психологи из Центра экстренной психологической помощи МЧС РФ (8 чел., рук.– полковник МЧС И. В. Бордик). С этого момента деятельность всех групп психологической поддержки координировалась членом оперативного штаба ЧС профессором З. И. Кекелидзе.
Деятельность бригады СККПБ №1 на разных фазах и этапах работы заключалась в следующем:
ФАЗА КОНТИНУАЛЬНОГО СТРЕССА
(нарастания напряжения)
1. Этап ориентировки в ситуации (2.09.2004 с 2.00 до 8.00)
Основные виды деятельности:
- консультации с представителями местной администрации и руководителями других групп психологического сопровождения происшествия;
- осмотр территории;
- беседы с людьми, находящимися в ДК.
Организационные мероприятия:
В 4.00 бригада была поделена на 2 группы. Одна из которых отправилась на отдых в микроавтобус, другая приступила к работе с людьми находящимися в ДК.
2. Этап мониторинга эмоционального состояния и профилактики конфликтных ситуаций среди собравшихся вокруг оцепления.
Основные виды деятельности:
- кризисное консультирование людей, чьё эмоциональное состояние вызывало опасение;
- сопровождение нуждающихся в медицинской помощи к медпункту;
- беседы с людьми, чье поведение провоцировало нагнетание эмоционального напряжения, распространяющими слухи и домыслы;
- выдача легких седативных препаратов (согласно инструкции психиатров из центра судебной психиатрии им. В. П. Сербского)
- взаимодействие с работниками МВД по вопросам профилактики назревающих конфликтных ситуаций.
Организационные мероприятия:
Весь периметр оцепления был распределен между группами психологической поддержки. Бригада СККПБ №1 работала непосредственно в ДК. С утра 2.09.2004 в ДК был организован стационарный пункт психологической помощи, где всегда находился один из специалистов бригады СККПБ. Остальные специалисты работали на закрепленной территории.
Бригада была поделена на 3 пары и работала в режиме круглосуточного дежурства. Одновременно дежурили 2 пары специалистов и одна пара уходила на отдых.
ФАЗА ПАНИКИ И ОСТРОГО ГОРЯ
1. Этап эмоционального самовыживания и физического присутствия (13.00 3.09.2004 по 16.00 6.09.2004г.)
Основные виды деятельности:
- сопровождение и ориентировка людей охваченных паникой;
- физическая помощь людям, имеющим затруднения в передвижении, выдача медицинских препаратов, воды;
- работа на передвижных и стационарных точках медицинской помощи во время ритуальных мероприятий;
- взаимная поддержка специалистов с целью сохранения самообладания.
Организационные мероприятия:
После взрывов в школе в 13.15, члены группы сопровождали людей охваченных паникой от здания ДК. Затем вся группа собралась в микроавтобусе.
В 15.00 часть группы была направлена в местную больницу, куда доставлялись пострадавшие. Здесь же осуществлялась работа с родственниками пострадавших, велось кризисное консультирование до 21.00
5.09 и 6.09 сотрудниками бригады СККПБ №1 в составе большой объединенной группы психологической поддержки работали во время церемонии погребения.
Микроавтобус СККПБ №1 активно использовался для транспортировки различных групп специалистов к местам работы.
2. Этап информационной и психотерапевтической поддержки (с 15.00 3.09 по 8.00 7.09)
Основные виды деятельности:
- консультации по телефону психологической помощи;
- кризисное консультирование с целью эмоциональной поддержки;
- психотерапевтические беседы.
Организационные мероприятия:
Начиная с 15.00 3.09 специалисты бригады СККПБ №1 ориентировали родственников пострадавших на приход к специалистам, информировали о возможных психологических последствиях случившегося.
С 4.09 совместно с сотрудниками ЦСП им В. П. Сербского на базе поликлиники г. Беслана начали вести консультативный прием пострадавших и их родственников. Одновременно при поликлинике была развернута телефонная линия психологической помощи, работу которой обеспечивали члены бригады СККПБ №1. Консультативный прием и работа телефонной линии велись круглосуточно, вплоть до утра 7.09.2004 г. затем работа на телефоне была продолжена силами местных специалистов.
За время работы сотрудники СККПБ №1:
- распространили листки с информацией о телефоне психологической помощи среди местных жителей;
- приняли 150 телефонных звонков;
- провели сотни кризисных консультаций;
- провели психотерапевтические беседы примерно с 40 обратившимися за помощью.
7.09.2004 в 9.00 бригада СККПБ №1 выехала из г. Беслана и в 15.00 прибыла в Ставрополь.
Все сотрудники во время работы в районе ЧС проявили организованность, самообладание и профессионализм и заслуживают самой высокой оценки.
Этап реабилитации.
По окончании командировки администрация СККПБ провела программу реабилитационных мероприятий с работниками бригады. Программа реабилитации включала групповой дебрифинг (ведущие – психологи Кисловодской психиатрической больницы Домащенко Елена Михайловна и Карпунина Елена Витальевна) с целью разрядки эмоционального напряжения и поездку участников бригады в с. Казьминское на геотермальный источник, с целью снятия соматического напряжения.
Клинические иллюстрации
Переживание травмы бригадой спасателей.
Предыстория. Террористический акт на Северном Кавказе событие в последнее время довольно ординарное. Практически ежегодно происходит какая-нибудь трагедия либо в нашем крае, либо в соседнем регионе. Бригады наших специалистов не раз участвовали в ликвидации последствий чс. Моя жена работала в Буденновске, после захвата там больницы в 1995 году. Мои коллеги выезжали в больницы после взрывов электропоездов. Таким образом, в нашем обществе в целом, а в профессиональном в частности вот уже более 10 лет существует тревожное ожидание неприятностей. Актуальность данной темы стала причиной организации различных программ подготовки специалистов для работы в кризисных ситуациях. Двухлетняя Канадско-Российская программа по ПТСР, цикл лекций преподавателей из института им. Сербского, участие в конференциях по кризисным ситуациям, издание книги «Первая помощь при катастрофах» - эта и другая образовательная активность позволила сформировать профессиональное сообщество способное предложить свою помощь в сложной ситуации.
Ментальное пространство специалистов бригады на момент возникновения содержало:
Все это позволило нам предложить свою помощь и надеяться на то, что мы можем быть полезными на месте чрезвычайных событий.
Наше ментальное пространство было в момент выезда довольно широким. Теперь, ретроспективно, можно отчетливо вспомнить, как оно уменьшалось с приближением к месту катастрофы и что помогало восстановить постоянно атакуемую способность к самонаблюдению. Именно самонаблюдение и поддержка коллег были фундаментом способности к контейнированию.
До момента штурма бригада спасателей, выполняя свои функции, находилась в основном под воздействием собственных интенсивных чувств. Контакт с родственниками, находившимися за кольцом оцепления, не был глубоким – они так же были переполнены интенсивными чувствами. Обсуждать эти чувства казалось неуместным, все внимание было сосредоточено на внешнем мире несущем смертельную угрозу. Выдерживать состояние постоянной неопределенности становилось труднее с каждой минутой, чувства прорывались наружу, и взрыв школы стал своего рода разрядкой, пусковым механизмом для прорыва неконтролируемых чувств наружу. Возникла всеобщая паника, многие бежали прочь от места, в которое некоторое время назад стремились попасть любыми силами. У тех же, кто остался, степень концентрации превосходила все виданные мной пределы. Я наблюдал действия мужчин Беслана в момент транспортировки раненых. Казалось, они - управляемое каким-то общим инстинктом муравьиное сообщество. Несущиеся на огромной скорости машины, на площади заполненной людьми не встречали ни одной преграды – люди расступались мгновенно и без слов собирались в группы, которые отволакивали огромные бетонные клумбы с дороги несущейся машины.
Концентрация человеческого горя вокруг бесланской больницы не подлежит описанию.
Психологи смогли, присутствуя и сопереживая человеческое горе, сохранить свой психический мир для помощи в последующие дни. А дни, проведенные вместе с людьми Беслана, давали нам ощущение права говорить с людьми о катастрофе, а им доверие к нам.
Кризисные консультации.
На следующий день после штурма, мы развернули телефонную линию, куда предложили звонить всем нуждающимся. И в поликлинику стали приходить люди в основном семьями, иногда в одиночку. Ко мне на прием в одиночку приходили люди, не попавшие в число заложников (2 человека). Бывшие заложники приходили с членами семей, оказавшимися с другой стороны оцепления. И только так. Не пришел ни один человек из семьи, в которой кто-нибудь умер, кроме последнего, который пришел ночью с горстью таблеток амитриптилина, он искал среди обожженных трупов свою сестру и племянника, а после этого стал бредить, его состояние было психотическим, но он отказался от госпитализации. Он чувствовал ухудшение своего психического состояния, но никому не говорил об этом считая, что он должен с этим справиться и помогать остальным членам семьи. Мы смогли поговорить с ним немного, он рассказал о том, что он вообще мало с кем делится своими переживаниями, что он человек замкнутый и внутренне одинокий. Я ничего не знаю о его дальнейшей судьбе, как и о судьбах всех с кем я встречался в эти дни. Мне остается только надеяться на то, что приход на консультацию является знаком готовности приходивших, искать поддержки среди людей и, что процесс переживания горя начался и вернет человека к полноценной жизни.
За три дня я разговаривал с тридцатью семью людьми, которые, так или иначе, пострадали от захвата школы. В среднем каждая беседа длилась около часа. Все разговоры были похожи по содержанию в начале и оканчивались индивидуальной трактовкой сходной симптоматики. Все побывавшие в заложниках мучились навязчивыми воспоминаниями, переполнявшими все системы восприятия. Они видели, слышали и обоняли то, что было там. Они были полностью поглощены этими образами и их чувства были парализованы. Рассказывая о происшедшем, дети и взрослые, вызывали сильные чувства у родственников находящихся в кабинете. И слезы родственников давали возможность заложникам соприкасаться со своими эмоциями. Их страх и отчаяние врывались в кабинет иногда сквозь плачь, иногда, первой улыбкой, но часто, оставались потаенными.
|
К пониманию динамики деструктивного стыда*
| Автор публикации: Екатерина Лоскутова, год публикации: 2009 |
Стыд вносит определенное оцепенение в наш ум, потому что он сопровождается чувством неприятия, низкой самооценкой и ощущением собственной несостоятельности. Он может быть настолько подавляющим, что может создать в уме человека, который просто отключен, препятствия, затрудняющие развитие души.
Майкл Ньютон
Прежде всего, хочу поблагодарить Марию Хулеберг за прекрасный доклад и выразить свое удовольствие в связи с тем, что мне выпала честь стать ее содокладчиком. Это удовольствие, помимо прочего, связано с тем, что, может быть, потому что мы обе пришли в психологию из филологии, подход Марии к разработке темы с использованием словарей и литературных иллюстраций мне исключительно близок, и я позволю себе в какой-то степени последовать ее примеру. Передо мной стоит непростая задача: коротко изложить свои размышления о стыде и свободе, на которые меня натолкнул представленный доклад. К сожалению, все возникавшие идеи невозможно охватить, оставшись в рамках регламента, но я постараюсь взглянуть на некоторые аспекты динамики стыда и свободы в контексте объектных отношений индивида, с точки зрения развития и аналитического процесса, хотя стыд, по мнению некоторых авторов, – эмоция мало изученная и недостаточно представленная в психоаналитическом дискурсе. Итак, для начала обратимся к словарям и определениям: СТЫД Индоевропейское – steu > stu (стужа, холод > сжиматься, коченеть). Общеславянское – studъ < stydъ (стыд, поругание, позор). Слово «стыд» (позор, срам, чувство смущения) известно с древнерусской эпохи (с XI в.). Древнерусское «стыдъ» – заимствование из старославянского, где «стыдъ» восходит к общеславянскому studъ<stydъ, образованному от индоевропейского корня steu>stu при помощи общеславянского суффикса -dъ. Первоначальное значение слова – «то, что заставляет сжиматься, цепенеть, коченеть», отсюда и однокоренные слова «студеный», «стужа». Родственными являются: Украинское – стид. Чешское – stud. Производные: стыдливый, стыдливость, постыдный, пристыдить. (Семенов А.В.,ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ РУССКОГО ЯЗЫКА, Издательство «ЮНВЕС», Москва, 2003 г.) В Толково-словообразовательном словаре находим следующее определение: СТЫД1 м. 1. Чувство сильного смущения, неловкости от сознания неблаговидности своего поступка, поведения и т.п. 2. разг. Позор, бесчестье. 3. разг. То же, что: срам (1*2). СРАМ1 м. разг. 1. Стыд, позор, бесчестье. 2. Наружные половые органы человека. Таким образом, и в русском языке слово «стыд» имеет коннотации «внимание, взгляд» (позор - Происходит от праслав. формы, от которой в числе прочего произошли: русск. позор, укр. позíр, (род. п. -о́ру) "вид, внимание", болг. позо́р "позор", сербохорв. по̀зор "внимание", словенск. pozòr (род. п. -órа) "внимание, наблюдение", чешск., словацк. роzоr "внимание", польск. pozór (-оru) "вид, внешность". Связ. с зреть, взор. Первонач. "внимание, сенсация, позор") и «нагота» (см. срам 2). Но мое особое внимание привлекла этимологическая связь с индоевропейским корнем, означающим «сжиматься, коченеть». Ассоциативно возникшее слово «каменеть» заставило меня вспомнить миф о горгоне Медузе. Разрешите мне напомнить вам некоторые моменты. Горго́на Меду́за (греч. Μέδουσα, точнее Медуса — «стражник, защитница, повелительница») — наиболее известная из трех сестёр горгон, чудовище с женским лицом и змеями вместо волос. Её взгляд обращал человека в камень. Была убита Персеем. Убийство горгоны Медузы было одним из заданий, данных Персею царем Полидектом. Персей прибыл к горгонам и, поднявшись в воздух на крылатых сандалиях, смог отрубить голову смертной Медузе, смотря в отражение на полированном медном щите Афины. Этот миф о смертоносном взгляде Медузы я хочу использовать в качестве метафоры деструктивного стыда. Стыда, останавливающего жизнь, препятствующего развитию и аутентичному функционированию. Стыда, который заставляет нас оставаться в своем психическом убежище, сохраняя status quo, пусть даже хрупкий и энергоемкий. Стыда, разрушающего связи с внешними и внутренними объектами, а также препятствующего познанию внешнего и собственного внутреннего мира. Хочу напомнить вам еще более знаменитый миф – миф об Эдипе, трагической кульминацией которого является момент ослепления Эдипом самого себя, когда уничтожающий гнев, направленный на тех, кто видит его крах, обращается на него самого. Эрик Эриксон («Детство и общество») пишет: «Стыд рано выражается в стремлении спрятать лицо или в желании тут же "провалиться сквозь землю". Но, по-моему, это есть не что иное, как обращенный на себя гнев. Тот, кому стыдно, хотел бы заставить мир не смотреть на него, не замечать его "наготы". Ему хотелось бы уничтожить "глаза мира". Вместо этого он вынужден желать собственной невидимости». Взгляд является одним из важнейших аспектов связи матери и младенца. В обыденной речи мы часто используем слово «смотреть» в значении «относиться, понимать». При встрече с взглядом, не принимающим, холодным, осуждающим, лишающим нас надежного контейнера для непереносимых чувств беспомощности, отчаяния, обиды и растерянности, возникающих, когда реальность вносит свою безапелляционную правку в наши фантазии и желания, «чувства ненависти направляются на все эмоции, включая саму ненависть, и на внешнюю реальность, которая их возбуждает. От ненависти к эмоциям — всего лишь один шаг к ненависти к самой жизни» (У. Бион «Нападение на связь»). И когда начинают преобладать инстинкты смерти, мы попадаем в ловушку: использование чрезмерной проективной идентификации, в конечном итоге, ведет к установлению объекта, который начинает выполнять функции сурового и разрушительного, иначе, архаического, Супер-Эго, и вот уже Медуза занимает свое место в нашем внутреннем мире, и мы обретаем внутреннего стражника, а лучше сказать, тюремщика, карающего спонтанные репрезентации наших влечений. В результате мы теряем внутреннюю свободу, способность к самонаблюдению, самопознанию не развивается и нарушается нормальное развитие в целом. Еще один из вариантов нарушений развития «под воздействием взгляда» был описан Винникоттом: когда во взгляде матери апперцепция берет верх над перцепцией, истинная самость ребенка вынуждена уступить свое место ложной. Бенджамин Килборн в своей книге «Исчезающие люди: стыд и внешний облик» пишет: «Человек не может слишком уж стыдиться самости, не рискуя при этом всерьез ее утратить. Столь же важно, что способность выдерживать на себе взгляд других и узнавание другими – необходимое условие обладания Я, за которое можно держаться. Чрезмерный невыносимый стыд приводит к утрате самости, а утрата самости порождает еще больший стыд. А бессознательный стыд приводит к большей зависимости от того, какими нас видят другие, и от нашего представления о том, что они видят». «Когда жизнь идет не так, то люди ищут нашей помощи, но возможна ли помощь без понимания того, что именно не так?» - спрашивает Мария. Хочется спросить в дополнение к этому: возможно ли понимание без пристального взгляда? Фрейд говорил, что психоанализ есть не что иное, как любовь к истине. Но противовесом любви к истине в аналитическом процессе является страх взглянуть правде в глаза, а также страх позволить другому увидеть голую правду. Интроспекция (от лат. introspecto – смотрю внутрь) осложняется сопротивлением, вызванным, в том числе, и тревогой постыдного разоблачения. Платон говорил, что стыд – это страх перед ожидаемым бесчестьем. В своей работе «Торможение, симптом и тревога» (1926) Фрейд исходит из того, что страх возникает вследствие сложного процесса, в котором тонко взаимодействуют между собой внешние и внутренние факторы. Центральная роль отводится при этом инстанции «Я», которая должна предугадать и предотвратить появление непереносимого состояния беспомощности и безнадежности, независимо, происходят ли они из внешних или внутренних источников, с помощью защитных операций. Если же «Я» находится во власти объекта, которого мы уподобили Медузе, интенсивность тревожных переживаний, предвосхищающих исходящую от него угрозу, может быть чересчур велика, и тогда тревога выходит из-под контроля, что приводит к функциональной дезорганизации индивида. Таким образом, можно сказать, что, в свою очередь, сильное «Я», прошедшее горнило сепарации-индивидуации и достаточно интегрированное, является условием способности выдерживать на себе взгляд других и узнавание другими, а также собственный взгляд, направленный внутрь в попытке исследовать глубины великого непознанного. Аналитическая ситуация, безусловно, и опирается на эту способность, и создает условия для ее развития. «Аналитический третий» становится щитом Афины, помогающим без смертельного ужаса взглянуть в глаза Медузы и освободиться от психического оцепенения. * Выступление Е. Лоскутовой, прозвучавшее на V конференции Ставропольской краевой психоаналитической ассоциации "Психоанализ на грани: свобода и стыд" |
Арт-терапия - что это такое?
Автор публикации: Москотинина Галина, профессиональный психолог, сертифицированный групповой аналитик, член Европейской ассоциации психотерапии, член Общероссийской профессиональной психотерапевтической лиги, год публикации: 2009
Практическая психология постепенно приходит в жизнь россиян. Мы понимаем, что внутрипсихические проблемы непосредственно влияют на наше счастье, благополучие, здоровье эмоциональное и даже физическое.
Практическая психология постепенно приходит в жизнь россиян. Мы понимаем, что внутрипсихические проблемы непосредственно влияют на наше счастье, благополучие, здоровье эмоциональное и даже физическое.
Еще статьи...
Страница 3 из 5
